Введение в феноменологию Эдмунда Гуссерля - Роман Витольд Ингарден

лет опубликовал работу Кантовская теория опыта[80] и развивал свою точку зрения в ряде последующих многочисленных книг. Наряду с ним главным представителем школы был Пауль Наторп. Имеется целая плеяда других мыслителей, хотя и не «чистых» марбуржцев. Например, Эрнст Кассирер, который проявил себя поначалу как историк в своей обширной книге Проблема познания (1906-1920).[81] Затем книгой Понятие субстанции и понятие функции (1910)[82] он открыл ряд своих систематических сочинений. В конце концов он разработал новую концепцию — философию символических форм,[83] где по некоторым позициям он сближается с феноменологией. За несколько лет до первой мировой войны к марбуржцам относился и Николай Гартман. Он учился в Марбурге и защищал там докторскую диссертацию, но позднее отошел от неокантианства. И когда Райнах весной 1914 года ездил в Марбург, чтобы рассказывать там о феноменологии,[84] он говорил нам после этого: «Теперь можно говорить с Гартманом, с ним мы можем достичь взаимопонимания». Гартман пошел и далее в этом направлении и развил примечательный вариант феноменологии, но продолжал испытывать сильное влияние Канта, а также неокантианства, но и многие годы спустя он оставался под значительным влиянием немецкого идеализма (ср. Проблема духовного бытия[85]). Позже (под влиянием Макса Шелера) особенно в своей этике и онтологии, вышедшей в четырех томах, он развивал собственный вариант феноменологии.

К тому времени, когда Гуссерль написал и опубликовал свои Логические исследования, то есть около 1900 года, и в последующие годы Марбургская школа и неокантианство — по крайней мере в Германии — уже были господствующим направлением. Но Гуссерль был учеником Брентано, а Брентано был очень сильно настроен против Канта и еще больше против немецкого идеализма. То же самое отношение разделяли и ученики Брентано: Гуссерль, Твардовский, Майнонг и др. Поэтому неокантианство было| тогда той величиной, которую Гуссерль сперва оставил без внимания. Пожалуй, лишь с Наторпом он разделял близкую философскую позицию, но по отношению к неокантианству он поначалу не высказывался ни за, ни против. Он просто миновал его.

В то же время то, против чего был настроен Гуссерль и в 90-е годы, и позднее, — это, с одной стороны, понятийная философия — наука о философии, и, с другой стороны, не психология собственно, а психологизм, с его естественно-научным методом познания. Гуссерль его терпеть не мог, с ним он должен был полемизировать.

Почему Гуссерль был столь критически настроен по отношению к понятийной философии? Гуссерль употреблял особое выражение чтобы уничижительно охарактеризовать состояние тогдашней философии. Однажды он сказал, что его больше всего возмущает в тогдашней философии, — это «распря», то есть спор, перебранка между различными направлениями и философскими школами. Не могут иметь одну философию, все лишь бранятся друг с другом, позитивисты — с кантианцами, кантианцы — с позитивистами и т.д. И все это на огромном расстоянии от самих вещей, лишь посредством подходящих понятий и т.д.! — «Это же невыносимо; должна быть одна наука, одна философия!» В это время была одна математика — не так ли? (Существует ли сегодня одна математика, т.е. одна интерпретация математики — этого я не знаю, но в этом можно сомневаться. Но есть, конечно, сама математика как некоторое единство!). Таким образом, идея одной философии, а не многих направлений — этой идеей Гуссерль руководствовался в своей работе на протяжении всей жизни. Все снова и снова он предпринимал попытку основать одну философию, и делал он это на протяжении своей жизни различным образом. До последних лет своей жизни он занимался этим с большим усердием и энтузиазмом. Но что это за философия? — Это вопрос.

Но что не нравилось ему в психологии и, соответственно, в психологизме? Когда Гуссерль понял, что в Философии арифметики он пошел неверным путем, он вынес отсюда, что психологизм ведет к искусственному истолкованию предметности, о которой идет речь, что здесь некоторым образом закрывается доступ к предмету рассмотрения. Под влиянием чего это происходит? Из-за господства психологии, конечно. Возможно, в меньшей степени здесь сыграла свою роль экспериментальная психология, но, скорее влияние дескриптивной психологии, которой много занимались в современной философии, отчасти это произошло также и под давлением генетической психологии.

И второе: почему столь многое закрыто для психологического рассмотрения? Дело было в тогдашней исторической ситуации. Какая философия потерпела тогда крушение? — Та, которая шла от Канта и полагала, что единственная возможность создания ответственной философии — это априорная (в кантовском смысле) философия, причем «априори» было связано с кантовской теорией априорных форм созерцания и мышления. У Канта это привело, к сожалению, к тому, что между нами и действительностью встала стена категорий и форм созерцания, а вещь сама по себе осталась недоступной. Но эта стена должна была быть каким-то образом сломлена.

Существует, как известно, две различных интерпретации Канта. Одна, так сказать, антропологическая интерпретация (некоторые говорят, что она обнаруживает специфический кантовский психологизм), в соответствии с которой категории и формы созерцания суть особые, необходимые лишь для человека формы рассудка и созерцания. Речь здесь, таким образом, идет лишь о человеческом познании. Необходимое применение этих форм созерцания и категорий делает нас столь же счастливыми, сколь и несчастными. Счастливыми, так как мы, по Канту, лишь этим путем можем достичь объективного познания; «объективное познание» означает здесь, что мы можем обосновать в субъективно обусловленном человеческом познании общезначимое или, лучше сказать, интерсубъективно значимое познание (математику и т.д.). Несчастными, так как необходимые формы созерцания и мышления изолируют нас от реального мира: мы заключены в мир явлений, для нас, людей, которые должны применять эти формы созерцания и категории, вещи сами по себе недоступны. Между тем, многие полагают, что Критика чистого разума может быть прочитана не в смысле антропологической теории, но может быть понята в смысле, так сказать, «чистой» теории познания — критики познания, которая связана с трансцендентальным Я. Трансцендентальное Я не тождественно человеческому Я, но познающему Я как таковому. И если категории и формы созерцания должны применяться необходимым образом, то не только мы, люди, но и любое познающее Я вообще отрезано от реального мира, от мира вещей самих по себе.

Позднее, многие годы спустя после того, как были предложены эти два подхода к интерпретации Канта, Хайдеггер указал на то, что в Критике чистого разума говорится также об Intellectus Archetypus,[86] т.е. о Боге, который свободен от категорий: лишь конечный, а не архетипический интеллект не имеет доступа к реальным вещам, к вещам самим